Пасхальная Агада (ивр. הגדה‎) — большая область талмудической литературы, содержащая афоризмы и поучения религиозно-этического характера, исторические предания и легенды, предназначенные облегчить применение «кодекса законов» — Галахи.

Возникновение агады относится ко II веку до н. э. (кн. Юбилеев). При своём возникновении агада была устной, но затем устный агадический материал собирался и записывался. Агада представлена в виде целого ряда различных «мидрашей» (от darasch — изучать), снабжавших библейский текст обширными комментариями и толкованиями. Агада противопоставляется «галахе», но по существу связь между ними органическая: одна дополняет и обосновывает другую. «Галаха» стремилась дисциплинировать жизнь простых людей путём теоретически разработанного ритуала, агада же только пропагандировала, истолковывала писание и зачастую в весьма привлекательной поэтической форме.

Обычными жанрами агадистов были: притчи, параболы, басни, аллегорические и гиперболические рассказы. С большой любовью и часто с большим мастерством агадисты применяли символические формы повествования, культивировали монолог и диалог. В своей критике событий они проявляли нередко большую смелость суждения, не щадили ни пророков, ни патриархов, ни даже самого законодателя Моисея и не стеснялись вводить в свои диалоги в качестве равноправного собеседника и самого Бога.

В течение многих веков агада была весьма популярной формой духовного общения: трибуной, эстрадой, мистерией, сатирой, хвалебным гимном и колыбельным напевом. Агада давала характеристики общественной среды и отдельных её представителей, символы аскетизма, вероотступничества и богоборчества, художественно реалистические картины быта, проникнутые освежающим юмором.

Вся еврейская литература пронизана элементами агады. Её можно встретить в абстрагированной форме у Бялика в его поэме «Свиток о пламени». Своеобразно преломлялась агада в еврейском фольклоре и в литературе на еврейском языке (идиш). Они являют определённую тенденцию низводить библейско-агадические образы с «синайских высот» на реальную почву, в самую гущу повседневного быта. В фольклоре это снижение библейско-агадических образов встречается также в так называемых «пурим-шпил» — юмористических и сатирических пьесках, которые примитивно разыгрывали в праздник «пурим». В «пурим-шпил» агадическое начало потеряло свой религиозный характер; более того, в некоторых вариантах этих произведений еврейского фольклора мотивы агады использованы в антирелигиозном смысле.

В еврейской художественной литературе библейско-агадические образы значительно интимизированы. У Менделе Мойхер-Сфорима сказывается влияние агады как притчи и параболы, особенно в его «Кляче». У Шолом-Алейхема юмор в значительной степени питается игривыми талмудическими изречениями, библейскими афоризмами житейской мудрости, которыми его экспансивные персонажи как бы музыкально сопровождают каждый свой жест; особенно заметна эта «агадическая» черта в его «Тевье-молочнике» (Тевье дер милхикер).

Шолом Аш создал в своём произведении «Шлойме ногид» тип благодетельного богатея по образу и подобию одного из предков-патриархов и вообще часто придаёт своим бытовым персонажам характерные свойства библейских фигур. Наиболее полно воплотил агадическое начало И. Л. Перец в своих «Folkstimliche Geschichten» (Из уст народа): — он как бы осуществил самую потаённую идею агады — преодоление национальной исключительности, столь поощряемых «галахой», и стремление к универсализму.